«От аза до ижицы…». Литературоведение, литературная критика, эссеистика, очеркистика, публицистика (1997—2017) - Андрей Углицких

По аналогии с изобразительным искусством – вместо насыщенного «московского» красочного разнообразия царства, буйства «масла и кисти» – строгая графичность, черно – белая ретушь, гуашь, «пастельный карандаш», при всем внешнем эмоциональном аскетизме, сдержанности, взвешенности, выверенности каждого слова, образа, жеста.

Можно очень условно, сказать, что стихи поэтов «северной» и «ленинградской» школ отличаются от стихов поэтов «южной» и «московских» школ, также, как к примеру, отличается природа северная, строгая и суровая, от южной – яркой, солнечной, изобилующей красками и полутонами. На юге – преобладает «масляно – красочное» многоцветье, яркость, обилие света. Север – аскеза, Юг – расхристанность.

Да вот, ведь, и в Удмуртии, где – нибудь в районе Глазова, смотришь, только в июне – июле, да и то – ненадолго расцветут неброские и немногочисленные луговые цветы, зазеленеет мир, выглянет на недельку – другую нежаркое солнышко. Но вскоре все меняется: вновь наступает время дождей, осенней слякоти, распутицы, потом – долгой, вялой, зимы, трудной весны. Изобразительно – это ну уж никак не масляная живопись, это, напротив – строгий карандаш, аккуратная гуашь, изысканная пастель, аскетичный уголь…

Хочу подчеркнуть, что данная работа, чтобы чрезмерно не усложнять дело, не рассматривает неоакмеизм и необарокко как варианты разновидностей ленинградской поэтической школы (см. статью Олега Павловского «Петербургская школа поэзии», http://stihiya.org/forum/2/444/).

Так вот, близость, соотнесенность творческих принципов и стилевых особенностей поэтического творчества В. Захарова к «северной» или «ленинградской» поэтической школе становится особенно очевидной, на мой взгляд, благодаря тому, что поэт в течение нескольких лет жил именно в городе на Неве, пребывая в сфере его духовного и творческого притяжения. При этом, то, что сам И. Сельвинский с его склонностью к экспериментаторству, поисками необычных жанров, был весьма далек от принципов и подходов «ленинградской» и «северной» школ, вовсе не помешало поэту Захарову воспринять и актуализировать их в своем творчестве.

Таким образом, доброе зерно не только попало в плодородную почву, но еще и получило все необходимые для успешного вызревания! («И все на свете не случайно, при всей случайности своей…» В. Захаров).

По возвращении (с 1972 – го до последних дней жизни, а это, между прочим, СОРОК ТРИ ГОДА – вдумайтесь только в эту цифру!) В.В.Захаров работал в ставшем ему родным Глазовском педагогическом институте. Причем до 1998 г. возглавлял кафедру литературы, длительное время являлся деканом филологического факультета. В 2005 году поэт становится профессором, в 2006 – членом Союза писателей Удмуртии, затем СП РФ.

V

Мое личное знакомство с Вячеславом Захаровым состоялось в начале восьмидесятых прошлого века. Я переехал в Глазов в 1983 году. Будучи начинающим литератором, сочинял стихи, публиковался в местной периодике, принимая участие в работе литературного обьединения при городской газете «Красное Знамя». (Наряду с В. Мельмом, Л. Смелковым, А. Мартьяновым, Н. Лещевой и многими другими замечательными литераторами, перечислить которых сейчас не представляется возможным в рамках ограниченного формата статьи).

А заочное «знакомство» мое с творчеством талантливого глазовчанина случилось еще раньше, в Ижевске. Ведь первой фамилией, которую я всякий раз слышал от ижевчан, когда разговор заходил о литературном, поэтическом Глазове, была фамилия «Захаров». Который уже тогда был известен. Достаточно сказать о том, что Вячеслав выпустил в 1983 году поэтическую книгу! Кто еще из живущих тогда в Глазове поэтов мог похвастать таким результатом?

Современные стихотворцы, слегка избалованные той легкостью с которой ныне стало возможным «выпуститься», «издаться», возможно, небрежно бросят по данному поводу: «Ну и что? Подумаешь, невидаль – книжка какая – то! Да я могу сейчас пойти и отдать в печать хоть десяток их! Был бы текст, как говорится, да средства!»

Что ответить на это?

Попенять на несовершенство человеческой памяти? На то, как быстро мы забыли о том, что некогда, в советские времена для того, чтобы быть опубликованной рукопись будущего издания должна была пройти немалый путь. Продраться, буквально, сквозь тернии обсуждений на самых разных уровнях, получить кучу разрешений, заручиться поддержкой, рекомендациями маститых литераторов. Что она должна была быть включена (это обязательное условие!) в план ГОСУДАРСТВЕННОГО КНИЖНОГО ИЗДАТЕЛЬСТВА. В общем: барьеры, барьеры, препятствия, отнимавшие у поэтов порой десятилетия жизни! (Правда, при этом мне представляется, что те, советские еще книги, были действительно КНИГАМИ. Неизбежно становились событиями культурной жизни республики и важными вехами в творчестве своих авторов! Не в обиду будь сказано это многим и многим нынешним книжным «скоро – и сыроспелкам»).

Так вот, повторюсь, у В. Захарова, единственного тогда в городе была книга стихов! Своя! Собственная! Это ли не очевидное признание! Это ли не неоспоримое свидетельство поэтического таланта!

Сборник тот, дебютный, назывался «Понимание». Отчетливо помню, с каким волнением я впервые взял в его руки, как открыл для себя эту поэтическую книжку! Боже мой, да ведь это же была первая книга поэта, которого я знал лично! Не небожителя какого – нибудь, витающего где – то там, в своих недосягаемых для простых смертных, эмпиреях, нет, а именно земного человека, в буквальном смысле моего соседа, жителя моего города, с которым можно при желании встретиться, поговорить, почитать стихи, услышать оценку своих собственных сочинений!

Оценивая «Понимание» с позиций сегодняшнего дня не могу не упомянуть о том, что оно было относительно небольшой по формату, но безусловно крепкой и безусловно поэтической книгой, со взвешенным, точным предисловием Олега Поскребышева.

Помимо множества иных смыслов, у этого примечательного во многих отношениях издания был и еще один. Подспудный, но не менее важный. Он заключался в том, что самим фактом своего бытия, существования «Понимание» уже наделяло автора своего статусом формального поэтического лидера, автоматически делало Захарова ведущим поэтом Глазова. Воленс – неволенс, как говорится. А роль эта (никем тогда не оспариваемая) в свою очередь, налагала на героя нашего определенные обязательства. «Назвался груздем – полезай в корзину!»

О чем я?

Да о том, что, естественно, к Захарову потянулись за советом, конечно же, понесли подборки стихов, как говорится, и стар и млад (и я, в том числе). Если уж не как к учителю, то уж во всяком случае, как к наиболее квалифицированному, опытному старшему товарищу, наставнику по поэтическому цеху. Да, именно с выходом «Понимания» захаровское слово в литературных кругах стало наособицу весомым, авторитетным.

А вот дальше произошло нечто совсем уже неожиданное. Захаров, если к нему обращались за помощью, вроде бы, не отказывал, когда обращались – контактировал, если очень настаивали – участвовал, если просили – давал оценки, но по большому счету от ролей лидера, вожака, мэтра как – то незаметно, но твердо отказался, устранился. Тихо – тихо, почти незаметно, но ушел в тень. Сейчас я понимаю, что делал это он осознанно.

Кто – то возможно, сочтет это проявлениями эгоизма, едва ли не высокомерия, почти что зазнайства… Чушь это. Считаю эту захаровскую манеру – ни в коем случае не тянуть на себя «командирское» одеяло – замечательной, по сути своей. Равно, как и то, что Захаров никогда на моей памяти не вел себя, как предтеча, никогда не тщился быть «вершителем судеб человеческих». Что в нем не было ни грана богемности. Думаю, что связано это было скорее всего с особенностями, в высшей степени скромной, чрезвычайно деликатной натуры.

Конец ознакомительного фрагмента.